Неточные совпадения
На другой день, дамы еще не
вставали, как охотничьи экипажи, катки и тележка стояли
у подъезда, и Ласка, еще с утра понявшая, что едут на охоту, навизжавшись и напрыгавшись досыта, сидела на катках подле кучера, взволнованно и неодобрительно за промедление глядя на
дверь, из которой все еще не выходили охотники.
Карл Иваныч одевался в другой комнате, и через классную пронесли к нему синий фрак и еще какие-то белые принадлежности.
У двери, которая вела вниз, послышался голос одной из горничных бабушки; я вышел, чтобы узнать, что ей нужно. Она держала на руке туго накрахмаленную манишку и сказала мне, что она принесла ее для Карла Иваныча и что ночь не спала для того, чтобы успеть вымыть ее ко времени. Я взялся передать манишку и спросил,
встала ли бабушка.
В
дверях буфетной
встала Алина, платье на ней было так ослепительно белое, что Самгин мигнул;
у пояса — цветы, гирлянда их спускалась по бедру до подола, на голове — тоже цветы, в руках блестел веер, и вся она блестела, точно огромная рыба. Стало тихо, все примолкли, осторожно отодвигаясь от нее. Лютов вертелся, хватал стулья и бормотал...
— Не провожал, а открыл
дверь, — поправила она. — Да, я это помню. Я ночевала
у знакомых, и мне нужно было рано
встать. Это — мои друзья, — сказала она, облизав губы. — К сожалению, они переехали в провинцию. Так это вас вели? Я не узнала… Вижу — ведут студента, это довольно обычный случай…
Самгин
встал, проводил ее до
двери, послушал, как она поднимается наверх по невидимой ему лестнице, воротился в зал и, стоя
у двери на террасу, забарабанил пальцами по стеклу.
Самгин почувствовал, что он теряет сознание,
встал, упираясь руками в стену, шагнул, ударился обо что-то гулкое, как пустой шкаф. Белые облака колебались пред глазами, и глазам было больно, как будто горячая пыль набилась в них. Он зажег спичку, увидел
дверь, погасил огонек и, вытолкнув себя за
дверь, едва удержался на ногах, — все вокруг колебалось, шумело, и ноги были мягкие, точно
у пьяного.
Но только Обломов ожил, только появилась
у него добрая улыбка, только он начал смотреть на нее по-прежнему ласково, заглядывать к ней в
дверь и шутить — она опять пополнела, опять хозяйство ее пошло живо, бодро, весело, с маленьким оригинальным оттенком: бывало, она движется целый день, как хорошо устроенная машина, стройно, правильно, ходит плавно, говорит ни тихо, ни громко, намелет кофе, наколет сахару, просеет что-нибудь, сядет за шитье, игла
у ней ходит мерно, как часовая стрелка; потом она
встанет, не суетясь; там остановится на полдороге в кухню, отворит шкаф, вынет что-нибудь, отнесет — все, как машина.
Вскочила это она, кричит благим матом, дрожит: „Пустите, пустите!“ Бросилась к
дверям,
двери держат, она вопит; тут подскочила давешняя, что приходила к нам, ударила мою Олю два раза в щеку и вытолкнула в
дверь: „Не стоишь, говорит, ты, шкура, в благородном доме быть!“ А другая кричит ей на лестницу: „Ты сама к нам приходила проситься, благо есть нечего, а мы на такую харю и глядеть-то не стали!“ Всю ночь эту она в лихорадке пролежала, бредила, а наутро глаза сверкают
у ней,
встанет, ходит: „В суд, говорит, на нее, в суд!“ Я молчу: ну что, думаю, тут в суде возьмешь, чем докажешь?
Он хотел броситься обнимать меня; слезы текли по его лицу; не могу выразить, как сжалось
у меня сердце: бедный старик был похож на жалкого, слабого, испуганного ребенка, которого выкрали из родного гнезда какие-то цыгане и увели к чужим людям. Но обняться нам не дали: отворилась
дверь, и вошла Анна Андреевна, но не с хозяином, а с братом своим, камер-юнкером. Эта новость ошеломила меня; я
встал и направился к
двери.
Наконец председатель кончил свою речь и, грациозным движением головы подняв вопросный лист, передал его подошедшему к нему старшине. Присяжные
встали, радуясь тому, что можно уйти, и, не зная, что делать с своими руками, точно стыдясь чего-то, один за другим пошли в совещательную комнату. Только что затворилась за ними
дверь, жандарм подошел к этой
двери и, выхватив саблю из ножен и положив ее на плечо, стал
у двери. Судьи поднялись и ушли. Подсудимых тоже вывели.
Разговор их был прерван смотрителем, который поднялся и объявил, что время свидания кончилось, и надо расходиться. Нехлюдов
встал, простился с Верой Ефремовной и отошел к
двери,
у которой остановился, наблюдая то, что происходило перед ним.
Приехал я к нему летом, часов в семь вечера.
У него только что отошла всенощная, и священник, молодой человек, по-видимому весьма робкий и недавно вышедший из семинарии, сидел в гостиной возле
двери, на самом краюшке стула. Мардарий Аполлоныч, по обыкновению, чрезвычайно ласково меня принял: он непритворно радовался каждому гостю, да и человек он был вообще предобрый. Священник
встал и взялся за шляпу.
Остаться
у них я не мог; ко мне вечером хотели приехать Фази и Шаллер, бывшие тогда в Берне; я обещал, если пробуду еще полдня, зайти к Фогтам и, пригласивши меньшего брата, юриста, к себе ужинать, пошел домой. Звать старика так поздно и после такого дня я не счел возможным. Но около двенадцати часов гарсон, почтительно отворяя
двери перед кем-то, возвестил нам: «Der Herr Professor Vogt», — я
встал из-за стола и пошел к нему навстречу.
Матушка ничего не понимает. Губы
у нее дрожат, она хочет
встать и уйти, и не может. Клещевинов между тем уже стоит в
дверях.
Матушка уже
встает, чтобы заглянуть в переднюю, но в эту минуту жених снова появляется в
дверях гостиной. В руках
у него большая коробка конфект.
Сидит он, скорчившись, на верстаке, а в голове
у него словно молоты стучат. Опохмелиться бы надобно, да не на что. Вспоминает Сережка, что давеча
у хозяина в комнате (через сени) на киоте он медную гривну видел,
встает с верстака и, благо хозяина дома нет, исчезает из мастерской. Но главный подмастерье пристально следит за ним, и в то мгновенье, как он притворяет
дверь в хозяйскую комнату, вцепляется ему в волоса.
Когда я сам
встал, чтобы запереть за ним
дверь на ключ, мне вдруг припомнилась картина, которую я видел давеча
у Рогожина, в одной из самых мрачных зал его дома, над
дверями.
Лаврецкий
встал и поклонился; Лиза остановилась
у двери.
Не успеет, бывало, Бахарев, усевшись
у двери, докурить первой трубки, как уже вместо беспорядочных облаков дыма выпустит изо рта стройное, правильное колечко, что обыкновенно служило несомненным признаком, что Егор Николаевич ровно через две минуты
встанет, повернет обратно ключ в
двери, а потом уйдет в свою комнату, велит запрягать себе лошадей и уедет дня на два, на три в город заниматься делами по предводительской канцелярии и дворянской опеке.
Из-за угла улицы, действительно, послышался колокольчик, и, прежде чем он замолк
у ворот училища, доктор
встал, пожал всем руки и, взяв фуражку, молча вышел за
двери. Зарницын и Вязмитинов тоже стали прощаться.
У дверей Ванька
встал наконец на ноги и, что-то пробурчав себе под нос, почти головой отворил
дверь и вышел. Через несколько минут после того он вошел, с всклоченной головой и с измятым лицом, к Павлу.
— Как это возможно, что
у нас готовилось!.. Щи какие-нибудь пустые, — возразил Макар Григорьев, вслед за тем
встал и, приотворив немного
дверь в сени, крикнул: — Эй, Огурцов!
— Во-первых, на ночь все входы и выходы собственноручно запирает на ключ; во-вторых, внезапно
встает по ночам и подслушивает
у наших
дверей; в-третьих, афонский устав в Головлеве ввел, ни коров, ни кур — никакого животного женского пола…
— Павел Власов? — спросил офицер, прищурив глаза, и, когда Павел молча кивнул головой, он заявил, крутя ус: — Я должен произвести обыск
у тебя. Старуха,
встань! Там — кто? — спросил он, заглядывая в комнату, и порывисто шагнул к
двери.
Вдруг на площадь галопом прискакал урядник, осадил рыжую лошадь
у крыльца волости и, размахивая в воздухе нагайкой, закричал на мужика — крики толкались в стекла окна, но слов не было слышно. Мужик
встал, протянул руку, указывая вдаль, урядник прыгнул на землю, зашатался на ногах, бросил мужику повод, хватаясь руками за перила, тяжело поднялся на крыльцо и исчез в
дверях волости…
В
дверь странно быстро ввернулась высокая серая фигура, за ней другая, двое жандармов оттеснили Павла,
встали по бокам
у него, и прозвучал высокий, насмешливый голос...
Звонок повторился менее громко, точно человек за
дверью тоже не решался. Николай и мать
встали и пошли вместе, но
у двери в кухню Николай отшатнулся в сторону, сказав...
Когда они
встали в
дверях, Игнат поднял голову, мельком взглянул на них и, запустив пальцы в кудрявые волосы, наклонился над газетой, лежавшей на коленях
у него; Рыбин, стоя, поймал на бумагу солнечный луч, проникший в шалаш сквозь щель в крыше, и, двигая газету под лучом, читал, шевеля губами; Яков, стоя на коленях, навалился на край нар грудью и тоже читал.
Старуха
встала, глухо кашляя и злобно посматривая на меня. Она одною рукой уперлась об косяк
двери, а другою держала себя за грудь, из которой вылетали глухие и отрывистые вопли. И долгое еще время, покуда я сидел
у Мавры Кузьмовны, раздавалось по всему дому ее голошение, нагоняя на меня нестерпимую тоску.
Все благоприятствовало ему. Кареты
у подъезда не было. Тихо прошел он залу и на минуту остановился перед
дверями гостиной, чтобы перевести дух. Там Наденька играла на фортепиано. Дальше через комнату сама Любецкая сидела на диване и вязала шарф. Наденька, услыхавши шаги в зале, продолжала играть тише и вытянула головку вперед. Она с улыбкой ожидала появления гостя. Гость появился, и улыбка мгновенно исчезла; место ее заменил испуг. Она немного изменилась в лице и
встала со стула. Не этого гостя ожидала она.
Он пошарил на столе, стоя спиной к Елене и нагнувшись.
У нее мелькнула мысль —
встать и тотчас же уйти из каюты, но он, точно угадывая и предупреждая ее мысль, вдруг гибким, чисто звериным движением, в один прыжок подскочил к
двери и запер ее двумя оборотами ключа.
Все
встали и помолились; затем Арина Петровна со всеми перецеловалась, всех благословила… по-родственному и, тяжело ступая ногами, направилась к
двери. Порфирий Владимирыч, во главе всех домашних, проводил ее до крыльца, но тут при виде тарантаса его смутил бес любомудрия. «А тарантас-то ведь братцев!» — блеснуло
у него в голове.
— Ночей не спал, — говорит хозяин. — Бывало,
встану с постели и стою
у двери ее, дрожу, как собачонка, — дом холодный был! По ночам ее хозяин посещал, мог меня застать, а я — не боялся, да…
Эта тяжелая и совершенно неожиданная сцена взволновала всех при ней присутствовавших, кроме одного Препотенского. Учитель оставался совершенно спокойным и ел с не покидавшим его никогда аппетитом. Серболова
встала из-за стола и вышла вслед за убежавшей старушкой. Дарьянов видел, как просвирня обняла Александру Ивановну. Он поднялся и затворил
дверь в комнату, где были женщины, а сам стал
у окна.
…Он простоял
у окна вплоть до времени, когда все в доме
встали, спешно умылся, оделся, пошёл в кухню, отворил
дверь и
встал на пороге. Сидя за столом, Маркуша держал Борю меж колен, говоря ему...
Ни он, ни я не успели выйти. С двух сторон коридора раздался шум; справа кто-то бежал, слева торопливо шли несколько человек. Бежавший справа, дородный мужчина с двойным подбородком и угрюмым лицом, заглянул в
дверь; его лицо дико скакнуло, и он пробежал мимо, махая рукой к себе; почти тотчас он вернулся и вошел первым. Благоразумие требовало не проявлять суетливости, поэтому я остался, как стоял,
у стола. Бутлер, походив, сел; он был сурово бледен и нервно потирал руки. Потом он
встал снова.
Кандидат,
вставая, не надеялся, поднимут ли его ноги; руки
у него охолодели и были влажны; он сделал гигантское усилие и вошел, близкий к обмороку, в диванную; в
дверях он почтительно раскланялся с горничной, которая выходила, поставив самовар.
Кирша, поговорив еще несколько времени с хозяином и гостьми,
встал потихоньку из-за стола; он тотчас заметил, что хотя караул был снят от ворот, но зато
у самых
дверей сидел широкоплечий крестьянин, мимо которого прокрасться было невозможно. Запорожец отыскал свою саблю, прицепил ее к поясу, надел через плечо нагайку, спрятал за пазуху кинжал и, подойдя опять к столу, сел по-прежнему между приказчиком и дьяком. Помолчав несколько времени, он спросил первого: весело ли ему будет называться дедушкою?
Между тем
у решетки толпилась публика. Андрей Ефимыч, чтобы не мешать,
встал и начал прощаться. Михаил Аверьяныч еще раз взял с него честное слово и проводил его до наружной
двери.
После симфонии начались нескончаемые вызовы. Публика
вставала с мест и выходила чрезвычайно медленно, а Лаптев не мог уехать, не сказавши жене. Надо было стоять
у двери и ждать.
Но тут Яков
встал со стула и, опустив голову, тихо пошёл к
двери. Илья видел, что плечи
у него вздрагивают и шея так согнута, точно Якова больно ударили по ней.
У лавки менялы собралась большая толпа, в ней сновали полицейские, озабоченно покрикивая, тут же был и тот, бородатый, с которым разговаривал Илья. Он стоял
у двери, не пуская людей в лавку, смотрел на всех испуганными глазами и всё гладил рукой свою левую щёку, теперь ещё более красную, чем правая. Илья
встал на виду
у него и прислушивался к говору толпы. Рядом с ним стоял высокий чернобородый купец со строгим лицом и, нахмурив брови, слушал оживлённый рассказ седенького старичка в лисьей шубе.
Прощаясь со мною, она
встала, проводила,
у самых
дверей поцеловала меня в щеку и сказала...
Любовь на секунду остановилась в
дверях, красиво прищурив глаза и гордо сжав губы. Смолин
встал со стула, шагнул навстречу ей и почтительно поклонился. Ей понравился поклон, понравился и сюртук, красиво сидевший на гибком теле Смолина… Он мало изменился — такой же рыжий, гладко остриженный, весь в веснушках; только усы выросли
у него длинные и пышные да глаза стали как будто больше.
— А-а! — произнесла она протяжно при виде Долинского и остановилась
у двери. Гость
встал со своего места.
Зинаида Саввишна. Я так рада. Вы, граф,
у нас такой редкий гость! (Кричит.) Гаврила, чаю! Садитесь, пожалуйста! (
Встает, уходит в правую
дверь и тотчас же возвращается; вид крайне озабоченный.)
Голутвин (
встает и заглядывает в
дверь). Что это
у вас там?
И она
у него, эта его рожа страшная, точно, сама зажила, только, припалившись еще немножечко, будто почернее стала, но пить он не перестал, а только все осведомлялся, когда княгиня
встанет, и как узнал, что бабинька велела на балкон в голубой гостиной
двери отворить, то он под этот день немножко вытрезвился и в печи мылся. А как княгиня сели на балконе в кресло, чтобы воздухом подышать, он прополз в большой сиреневый куст и оттуда, из самой середины, начал их, как перепел, кликать.
Оба
встали: уже нельзя было без страха вспомнить, как это они чуть не заснули, не выставив караула. От страха начинало биться сердце. Матрос торопливо снаряжался и уже
у двери шепнул...
Леон Дегуст! Ваш гений воплотил мой лихорадочный бред в строгую и прекрасную конструкцию того здания, где мы сидим. Я
встаю приветствовать вас и поднимаю этот бокал за минуту гневного фырканья, с которым вы первоначально выслушали меня, и высмеяли, и багровели четверть часа; наконец, сказали: «Честное слово, об этом стоит подумать. Но только я припишу на доске
у двери: архитектор Дегуст, временно помешавшись, просит здравые умы не беспокоить его месяца три».